Неточные совпадения
Лужаечки у нас
какие были — поотняли: бери, дескать, с торгов, а нам под выгон отвели гарь — словно твоя
плешь голо, ну и ходит скотинка не емши.
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте!
плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта ли мне в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош! А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим — тому такое же количество леса, на подбор дерево к дереву, отвели! да при реке, да в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой,
как еще не доросли! Оттого у нас подобные дела и могут проходить даром!
Верига держался необычайно прямо, даже и для отставного кавалериста. Говорили, что он носит корсет. Лицо, гладко выбритое, было однообразно румяно,
как бы покрашено. Голова острижена под самую низкостригущую машинку, — прием, удобный для смягчения
плеши. Глаза серые, любезные и холодные. В обращении он был со всеми весьма любезен, во взглядах решителен и строг. Во всех движениях чувствовалась хорошая военная выправка, и замашки будущего губернатора иногда проглядывали.
Дверь на блоке завизжала, и на пороге показался невысокий молодой еврей, рыжий, с большим птичьим носом и с
плешью среди жестких, кудрявых волос; одет он был в короткий, очень поношенный пиджак, с закругленными фалдами и с короткими рукавами, и в короткие триковые брючки, отчего сам казался коротким и кургузым,
как ощипанная птица. Это был Соломон, брат Мойсея Мойсеича. Он молча, не здороваясь, а только как-то странно улыбаясь, подошел к бричке.
Голову-то теперь
как заломит, чертова
плешь; рукой не достанешь…
Она говорила в одно и то же время с матерью и целовала брата в его колючие усы, от которых пахло прокисшим вином, гладила его по
плеши, по щекам и жалась к нему,
как перепуганная собачонка.
В первом ряду задвигались смеющиеся
плеши…Поднялся шум…А его лицо стало старо и морщинисто,
как лицо Эзопа! Оно дышало ненавистью, проклятиями…Он топнул ногой и бросил под ноги свою дирижерскую палочку, которую он не променяет на фельдмаршальский жезл. Оркестр секунду понес чепуху и умолк…Она отступила назад и, пошатываясь, поглядела в сторону…В стороне были кулисы, из-за которых смотрели на нее бледные, злобные рыла…Эти звериные рыла шипели…
В передней и в коридоре встретила она горничных. Одна горничная плакала. Затем Машенька видела,
как из дверей ее комнаты выбежал сам хозяин Николай Сергеич, маленький, еще не старый человек с обрюзгшим лицом и с большой
плешью. Он был красен. Его передергивало… Не замечая гувернантки, он прошел мимо нее и, поднимая вверх руки, воскликнул...
Есть старинная шутка о споре жидовина с христианином. Рассказывается,
как христианин, отвечая на запутанные тонкости жидовина, ударил его ладонью по
плеши так, что щелконуло, и задал вопрос: от чего щелконуло? от ладони или от
плеши? И спор о вере заменился новым неразрешимым вопросом.
В залу вошел сослуживец Орлова, дьякон Любимов, человек старый, с
плешью во все темя, но еще крепкий, черноволосый и с густыми, черными,
как у грузина, бровями. Он поклонился Анастасию и сел.
Подле него стоял, недоверчиво озираясь, другой человек, постарше, низкорослый, но плотный, с редкой рыжей бородой, с широкой
плешью на голове и с быстрыми маленькими глазами, одетый почти так же,
как и его товарищ, исключая разве вооружения, которое у этого состояло из одного широкого ножа с серебряной рукояткой.
Подле него стоял, недоверчиво озираясь, другой человек, постарее, но плотный, с редкой бородою, с широкою
плешью на голове и с быстрыми маленькими глазками, одетый почти так же,
как и его товарищ, исключая разве вооружение, которое у этого состояло из одного широкого ножа с серебряной рукояткою.